Исчезнувшие близнецы - Страница 81

– У нас есть для тебя место.

Я забралась на нижнюю койку – прямо на цементном полу – и постаралась сделаться как можно незаметнее.

– Я – Хая, – представилась молодая женщина. – Не думай, что все здесь злые, большинство из них очень приветливые люди. Просто лучше спать втроем на койке, чем вчетвером. Я познакомлю тебя с остальными.

Лена помолчала и вытерла слезу.

– Хая была красавицей.

Кэтрин сочувствующе улыбнулась и поставила на стол коробку с бумажными салфетками.

– Расскажите мне о Хае. Как ее полное имя? Как она выглядела?

– Ха! Как мы все выглядели? Бритые головы, кожа да кости, нездоровые бледные лица, покусанное насекомыми тело. У некоторых не хватало зубов, а оставшиеся пожелтели. Мы видели красоту в другом. Смотрели в глубину. Хая Аронович была красивым человеком.

Должна признаться, сперва я держалась нелюдимо. Не хотела сближаться с новой знакомой. Мне казалось, что я не смогу пережить очередную потерю. За последние три года я потеряла столько близких людей! Маму, отца, Милоша, Йосси, Каролину, Мюриэль, Давида, наших крошек… Мне казалось, что подобного я уже не переживу: когда сближаешься с кем-то, а потом его вырывают из твоей жизни. Больше я не смогу отдать частичку своего сердца. Но я ошибалась. Сердце имеет свойство восстанавливаться. Свято место пусто не бывает.

В Освенциме было страшно, а первый день просто ошеломил. Но Хая взяла меня под свое крыло и поддерживала, чтобы я смогла жить дальше. Она познакомила меня с женщинами в бараке. Как только я перестала посягать на их спальное место, они тут же подружились со мной.

Каждое утро в половине пятого нас будил гонг. Мы спешно становились в очередь в туалет, а потом бежали строиться во двор, где ждали, пока придет эсэсовец и нас пересчитает. Офицер появлялся к шести, но бывало и позже. После переклички капо, надзиратель из числа заключенных, приносил завтрак – чашку суррогатного кофе, больше ничего. Потом нас делили на бригады и разводили по рабочим местам. Я работала в кухне Биркенау, помогала готовить обед заключенным. Он чаще всего состоял из овощного супа, но время от времени там попадались и кусочки мяса. Суп развозили по лагерю в огромных бочках. На ужин я помогала нарезать хлеб, который давали с ломтиком мяса, маслом или вареньем. Калорийность всего съеденного не превышала тысячи калорий – нацисты скрупулезно рассчитали рацион, который приводил к недоеданию и, в конечном счете, к истощению. Ведь Биркенау изначально строился как лагерь смерти – чтобы убивать. Кухни кормили более семидесяти тысяч человек, но больше трех месяцев тут никто не выживал. К тому времени из-за недоедания, слабости, непосильного труда, переохлаждения и по другим причинам пребывание заключенного в Биркенау заканчивалось – он освобождал место следующему.

Кроме вселяющего ужас осознания того, что каждый день здесь убивают тысячи людей – прямо здесь, где ты живешь, ешь, спишь! – для нас было настоящей пыткой наблюдать проявления бессмысленной жестокости со стороны капо, блокфюреров и СС. И хотя обычно жертвами оказывались мужчины, и женщин часто избивали, пороли, унижали, а в некоторых случаях убивали. СС имели право применять любое, подходящее на их взгляд, наказание, включая и расстрел на месте. Все лето в лагерь прибывали эшелоны с людьми, которых вели прямо в газовые камеры. Крематории работали круглосуточно. Бывало, в час убивали по две тысячи человек.

Хая оказалась правоверной иудейкой. Она каждое утро молилась и даже призналась, что каждую неделю соблюдает шаббат. Она и меня убеждала молиться, но я в ответ только качала головой. Откуда ей вообще знать, что наступила пятница? В Освенциме один день походил на другой.

– Хая, как ты можешь верить в Бога, когда твой народ гниет в концентрационных лагерях? Где Он? Где Всемогущий? Покажи мне его. Где Бог в Освенциме?

– Он прямо здесь, Лена, – негромко отвечала она. – Ты всего лишь должна впустить его. И это самое главное. В самом ужасном месте на свете Бог – это истинная доброта, и я впустила Его сюда, в этот барак. Все женщины здесь – еврейки, а нацисты делают все, чтобы искоренить иудаизм. Но пока мы остаемся преданными своей вере – они проигрывают. Они могут забрать у меня все, но только не веру. Я останусь иудейкой. Поэтому даже в лагере смерти я бросаю им вызов. Я их побеждаю!

Я вспомнила Йосси.

– В Хшануве я знала одного человека, который бы наверняка тебе понравился.

– Завтра суббота, – сказала она. – Надеюсь, ты присоединишься.

Вечером, когда все легли спать, Хая встала и вышла на середину блока. Сделала вид, что зажигает свечи. Разумеется, никаких свечей у нее не было, и спичек тоже, но мы все мысленно их себе представляли. Она помолилась над кусочком хлеба, который припасла заранее. Выпила воды, как будто пригубила вино. Одна за другой поднялись еще женщины в бараке – не все, конечно, но многие встали рядом с ней и начали молиться. Хая передала по кругу крохи хлеба, который благословила. Потом все негромко запели «Lecha Dodi» – старинную богослужебную молитву в честь наступающей субботы. Это было так трогательно! Хая впустила Бога в лагерь, прямо в наш барак. И с тех пор каждую пятницу я присоединялась к ней.

Осенью все начало меняться. Мы стали замечать бомбежки. Американские самолеты, поднимающиеся со своих баз в Италии, уже долетали и до нас, ведь некоторые стратегические объекты и военные сооружения находились всего в нескольких километрах от Освенцима.

– Вас пугал звук бомбежки? – спросила Кэтрин. – Вы не боялись, что Освенцим тоже начнут бомбить?