Исчезнувшие близнецы - Страница 80

– Raus! Raus! – кричали они, вытаскивая из вагонов живых и мертвых.

Десятки вооруженных надсмотрщиков – рядовые эсэсовцы – стояли по периметру с оружием наизготовку.

Женщин толкали в одну сторону, мужчин – в другую. Потерявшиеся дети бегали в поисках родителей. Женщины кричали, потому что их разлучали с сыновьями, мужчины – потому что их разделяли с женами. Я слышала столько имен!

– Зельма, где ты?

– Нина!

– Мориц!

Люди цеплялись за чемоданы и сумки, но зондеркоманда продолжала уверять, что весь багаж рассортируют и позже доставят владельцам.

– Не волнуйтесь о своих вещах, стройтесь в колонну, а позже мы принесем ваши вещи.

– Мужчины налево, женщины направо. По пять человек. Мужчины налево, женщины направо. Шагаем вперед. Прямо. Не останавливаемся.

Это был управляемый хаос. И даже если не обращать внимания на слепящее солнце, на бранящуюся зондеркоманду, на крики, на собак, с ног сбивала вонь. Этот ужасный, тошнотворный запах просто душил. Раньше я ничего подобного не встречала, мне даже сравнить его не с чем. Но воняло явно из четырех дымоходов.

Перед каждой колонной стояли эсэсовцы. Все в форме с иголочки. В начищенных до блеска сапогах, с сияющими бляхами на ремнях. На головах – фуражки. Они производили отбор. Смотрели на человека и указывали, куда идти: ты – сюда, а ты – туда. Ты идешь направо, а ты – налево. Безразличные, невозмутимые, спокойные, они даже шутили между собой. Такое себе времяпрепровождение, пока не окончится смена. Каждого прибывшего осматривали всего пару секунд – так покупатель в лавке зеленщика ищет в корзинке лучший пучок салата. Кивали налево, кивали направо. Без обсуждений. Никаких просьб. Они сортировали людей, как будто разбирали почту, и делали это столь же бесстрастно.

Пока мы продвигались вперед, идущая передо мною женщина – худая, болезненного вида – постоянно щипала себя за щеки. С силой щипала, пытаясь добиться, чтобы на них появился румянец. Когда до нее дошла очередь, женщина улыбнулась и выпятила грудь.

– Links! – рявкнул эсэсовец, потом взглянул на меня. – Rechts!

Группа справа была значительно меньше, большинство женщин шли налево. Мы пошли на юг, в женские бараки. Тех, кто стоял слева, повели к дымоходам. Почти всех венгров, которых привезли на этом поезде, отправили налево и тут же отвели к строениям, где, как я позже узнала, были газовые камеры.

Кэтрин была сбита с толку.

– Почти всех венгров?

– Венгрия, как известно, была союзницей Германии, но во время войны премьер-министр Венгрии отказался высылать евреев в лагеря. И только весной 1944 года, когда войска Германии оккупировали Венгрию, в Освенцим начали высылать тамошних евреев. На той же неделе, когда приехала я, прибыло восемнадцать составов с венгерскими евреями. Девять из десяти прибывших посылали прямиком на смерть. Их никто не записывал, им даже номера не присваивали. Их заводили в комнаты, где они раздевались, а оттуда шли в газовые камеры. За май-июнь 1944 года в газовых камерах погибло более четырехсот тысяч венгерских евреев.

Что же касается меня… Марек оказался прав: меня отобрали для работы и вместе с остальными женщинами отвели в барак, где каждой выдали карточку с номером. Потом отправили к брадобреям, где нас обстригли, побрили наголо, удалили все волосы с тела. Разумеется, безо всяких кремов для бритья. У всех были порезы от бритвы и царапины. Нас голыми отвели в душ, где обрызгали каким-то дезинфицирующим средством, которое нещадно пекло в местах, где прошлось лезвие бритвы. После нам выдали полосатую форму и платки. На моей, на левом кармане, был нашит желтый треугольник острием вниз, поверх него – красный треугольник острием вверх. Когда их наложили друг на друга, они стали похожи на звезду Давида. Желтый обозначал, что я еврейка, красный – политическая заключенная.

Потом нас повели фотографироваться. Спросили наши имена, адреса, ближайших родственников. Тут я не сдержалась, потому что пришлось отвечать, что у меня никого нет. После этого мы по очереди подходили к столу, где каждой на левой руке иглой и какой-то черной жидкостью набили татуировку. Было больно. С этой минуты я получила инвентарный номер – он значился у меня на предплечье – в немецкой описи. Я уже не была человеком, имевшим собственное имя. В форме с нашивками, с бритой головой и наколотым на предплечье номером я официально перестала считаться человеком.

Лена отвернула левый рукав. Там на внешней стороне предплечья было выбито: А18943. Кэтрин проглотила вставший в горле ком.

– После подобной «регистрации» нас отвели в бараки. Когда я сошла с поезда и взглянула на Освенцим-Биркенау, то заметила бесконечные ряды длинных деревянных бараков. Всюду, куда ни посмотри, бараки, бараки, бараки. Сборные бараки доставлялись из Германии – одинаковые, напоминающие конюшни. Внутри, вдоль каждой стены, деревянные полки – трехуровневые койки, на которых спали от семисот до восьмисот человек, по восемь на каждой. В Биркенау в разгар войны содержалось девяносто тысяч заключенных.

Но меня поселили не там. Слева располагались более древние строения – каменные бараки, известные как сектор В1. Туда меня и поселили. Внутри здание было поделено на шестьдесят секций, каждая трехуровневая, – в целом на сто восемьдесят мест. Больше похоже на норы. Каждая полтора метра шириной. В каждую такую секцию на один потрепанный соломенный матрас втиснули четырех женщин. Всего в этом каменном бараке поселили семьсот двадцать женщин. И один туалет на всех.

Я вошла в барак и огляделась в поисках свободного места – секции, где находились бы три женщины. Шагая по проходу, я ловила на себе неприветливые взгляды. Если я останавливалась там, где было всего три человека, они вызывающе неприязненно смотрели на меня и кивком отправляли дальше. Так я два или три раза прошла по одним и тем же рядам, никто не хотел меня приютить. Но я успокаивала себя: «Иди, ты сможешь!» Хотя уже готова была опустить руки. В конце концов я расплакалась. Довольно! Какие еще испытания приготовила мне судьба? Мой собственный народ отвернулся и не хочет меня принимать… Я была на грани, как вдруг какая-то женщина позвала меня: