Исчезнувшие близнецы - Страница 87

Он кивнул:

– До меня доходили кое-какие слухи. Но я надеялся, что это неправда. Послушай, каждый вечер в десять в баре «Крыйовка» собирается молодежь. Придешь сегодня? Я угощаю.

Я с радостью приняла приглашение.

Я спросила, не слышал ли он о Давиде или других студентах-евреях. Он покачал головой: только о Еве. Франек дал мне ее адрес, и мы договорились встретиться вечером в «Крыйовке».

Днем я разыскала Еву. Она была когда-то плотной девочкой, но сейчас сильно исхудала, и платье болталось на ней, как на вешалке. Мы вкратце рассказали друг другу свои истории. Она тоже попала в один из лагерей Гросс-Розен, в подземный лагерь на севере Польши, где изготавливали оружие. Там она тоже встречала кого-то из земляков, но потом почти всех замучили до смерти или убили. И разрыдалась. О Давиде она ничего не слышала. Я еще какое-то время побыла с Евой, а потом вернулась в свое новое жилище.

Пришел февраль, и, несмотря на то что в Хшануве не стреляли, война, как ни крути, еще не закончилась. Каждый день мы видели, как над городком пролетают самолеты. Нацисты ушли с нашей земли, но притаились в Германии, надеясь на изобретение Гитлером супероружия. На западе продолжали рваться советские бомбы. Советская Армия пойдет через Хшанув, наступая на Германию. Иногда советские солдаты оказывались добрыми и сердечными людьми, но мы встречали среди них и горластых, грубых и даже жестоких.

Русским было плевать, кто мы – евреи, христиане, – они просто на несколько дней оккупировали город, запугали всех вокруг, а потом продолжили наступление на Германию. С одной стороны, их наглое поведение не могло не злить, с другой стороны, это были наши освободители. Но все равно среди женщин ходили слухи об изнасилованиях, поэтому по одной мы не ходили, только группками.

Я попыталась найти работу, но в Хшануве работы не было. Я очень экономно расходовала еду и деньги, и пока у меня дела шли неплохо. В марте-апреле из лагерей стали возвращаться счастливчики, каждый со своей историей, которые никто не хотел рассказывать и никто не хотел слышать. Потихоньку еврейское население увеличивалось, но совсем чуть-чуть.

В конце апреля меня пригласили на свадьбу. Сара Штернберг выходила замуж за парня, с которым познакомилась в лагере в Плашове, в окрестностях Кракова. Его били по голове, и в результате он оглох. Церемонию и само торжество проводили в одной из синагог Хшанува. Во время оккупации нацисты использовали синагогу как склад оружия. Хотя все здесь было разрушено и разграблено, синагогу восстановили – и около сотни евреев, вернувшихся в Хшанув, теперь пытались восстановить еврейскую общину.

Из Кракова приехал раввин, а семьи соорудили хупу – балдахин, под которым совершаются свадебные обряды, – и украсили ее весенними цветами. Наша маленькая община собралась на первую еврейскую церемонию со времен нацистской оккупации. Было приятно открыто отпраздновать такое радостное и торжественное событие. Я пришла с группой девушек и стояла с бокалом вина, когда кто-то хлопнул меня по плечу и сказал:

– Привет, смелая!

Я резко обернулась – вот он стоит. Давид Вудвард. Я поверить не могла своим глазам, бросилась к нему на шею и расплакалась как ребенок.

– Вы сказали Вудвард?

– Разумеется. Неужели вы не знали? Мы с Давидом поженились.

Кэтрин была ошарашена, даже ручку уронила.

– Нет, не знала. Вы никогда не говорили, что вашего мужа звали Давид. Уж поверьте, такое бы я запомнила. А ваше предприятие… оно называлось «Д. Моррис Вудвард Инвестментс»?

– Все верно. Давид Моррис Вудвард. Давид назвал компанию «Д. Моррис Вудвард», потому что ему нравилось, как звучит название, а Морицем звали его отца.

Кэтрин покачала головой:

– Никогда бы не подумала. Вы полны сюрпризов.

Лена озорно улыбнулась:

– Еще бы!

– Мы с Давидом встретились на свадьбе Сары Штернберг. Он похудел, как и все мы, на лице появились морщинки. Левая рука была изуродована – его били. Как и у многих из нас, у него были видимые шрамы на теле и невидимые – в душе.

За годы он возмужал, но остался таким же решительным. А еще годы не смогли украсть его улыбку. И глаза остались такими же голубыми и добрыми. Он стоял в синагоге в темно-синей спортивной куртке, белой сорочке с расстегнутым воротом и новых серых наглаженных штанах. И я, как всегда, была им очарована. Может быть, даже еще больше.

– Ты выжила, – сказал он. – Я всегда знал, что ты выживешь.

– Боже мой, я всех расспрашивала о тебе! Где бы ни была… Полковник Мюллер сказал, что тебя перевели в Гросс-Розен, и когда меня туда отослали, то я подумала, что мы сможем встретиться, но меня тут же перевели в Паршнице. Я работала на швейной фабрике, думала, ты тоже там, но нигде тебя не встречала, и никто о тебе ничего не слышал. Ты был в Чехословакии?

Давид покачал головой:

– Я был в лагере в Нова-Суль в западной Польше, управлял швейной фабрикой. Я надеялся, что и тебя туда отправят, но Нова-Суль оказалась ужасным местом.

– Давай не будем вспоминать лагеря. Будем говорить только о будущем.

На глаза у Давида навернулись слезы, и он сказал:

– Все эти месяцы, все эти годы я мечтал о том, как мы снова встретимся, как будем обсуждать наше будущее. – Давид обнял меня, поднял бокал и громко произнес: – Пани и панове, позвольте пригласить вас на нашу свадьбу. Через месяц в этой же синагоге. Если Бог захочет, мы с Леной Шейнман поженимся.

Я смутилась. Собравшиеся хлопали и поздравляли. Я посмотрела на Давида и сказала:

– Ты не просил моей руки, а я не ответила тебе «да».

– Лена Шейнман, ты выйдешь за меня замуж?