Исчезнувшие близнецы - Страница 77

По щекам ее струились слезы.

– А мне плевать! Я больше не хочу жить, Лена. Я не вынесу!

– Нет, вынесешь! Конечно, вынесешь. Ты должна выжить. Если не ради себя, то ради малышек. Мы обязательно найдем наших крошек. Вместе. Ты и я. Пожалуйста, Каролина.

Она начала работать, но двигалась слишком медленно. Я понимала, что она ничего не сошьет, поэтому старалась за двоих и подложила готовые изделия ей на стол. К концу дня подошла надсмотрщица.

– Так не годится. Слишком мало. Завтра вы обе должны работать лучше.

Мы медленно возвращались в барак. Я видела, что Каролина морщится от боли в ребрах. На ужин дали суп, треть буханки хлеба и немного масла. Хлеба должно было хватить на три дня. Каролина ничего не ела.

Я попыталась ее уговорить:

– Ешь, Каролина.

Она лишь покачала головой:

– Съешь мою порцию.

Я умоляла, но тщетно. Каролина смотрела на меня потухшими глазами и наконец сказала:

– Я не могу! Не могу делать вид, что ничего не произошло, и шить форму для нацистов. Мне так не хватает наших малышек! Я хочу вернуть дочек! Мне нужно их обнять. Они нуждаются в нас, Лена, а мне нужны они. Я должна вернуться к ним!

– Мы обязательно вернемся, – ответила я. – Как только нас освободят, мы обязательно вернемся и найдем их. Где бы они ни находились.

Каролина не спала всю ночь. Каждый раз, взглянув на подругу, я видела, что она широко распахнутыми глазами таращится в пустоту, шевелит губами, и догадывалась, что Каролина что-то замышляет. У нее это было написано на лице.

На рассвете нас разбудили, приказали построиться и выйти во двор на перекличку. Когда перекличка закончилась, нас группами по пять человек повели через двор на фабрику. Неожиданно Каролина выбежала из строя и бросилась к воротам.

– Halt! Halt!

Каролина мчалась что есть духу. Я бросилась за ней. Я была сильнее, бегала быстрее, я могла бы ее догнать.

– Каролина, остановись! Пожалуйста!

– Стоять!

– Nicht schießen! – кричала я по-немецки, размахивая руками. – Nicht schießen! Я ее остановлю. Не стреляйте!

Раздалась очередь выстрелов, и Каролина повалилась на землю. Я подбежала, обняла ее. Она едва дышала.

– Каролина, милая, зачем? Зачем?! Мы могли бы выжить. – Я крепко прижимала подругу к себе. – Черт, Каролина! Я так тебя люблю. Мы могли бы справиться!

Она закашлялась и едва заметно покачала головой.

– Я не борец, Лена. У меня никогда не было твоего мужества, – прошептала она. – Ты всегда была моей героиней. Ты выживешь и найдешь наших малышек. Я точно знаю, что найдешь. Передай им, что я их люблю. Найди их, Лена. Я люблю тебя.

Это были ее последние слова. Я закрыла Каролине глаза.

Лена прижала ладони к щекам.

– Она знала, что ее убьют, но очень хотела вырваться. Побежать к нашим малышкам. Жизнь стала для нее невыносимой. Я видела это, знала… И не смогла спасти ее от отчаяния!

– Мне очень жаль, – сказала Кэтрин.

– Меня тогда пинками отогнали от Каролины, вернули в строй и повели на фабрику. – Лена закрыла лицо руками и зарыдала. – Так я потеряла лучшую подругу.

Несколько секунд в кабинете висела тишина, потом Лена предложила:

– Мы могли бы прогуляться. Вы не против?

– Разумеется.

Кэтрин надела пальто, и женщины неспешно пошли по Вебстер-стрит к консерватории в Линкольн-парке. Стоял теплый весенний день. Они нашли скамейку у «спящего» цветочного сада перед зданием консерватории. Садовник готовил клумбу, чтобы посадить цветы. Через несколько недель сад будет пламенеть.

– Все эти годы я ни единому человеку не рассказывала, что произошло на самом деле. Даже мужу. Никто не знает подробностей. Как только закончилась война, я перевернула эту страницу. Закрыла, так сказать, дверь и заперла ее на замок. Но теперь, как бы это ни было больно, я должна ее открыть. И я благодарна судьбе, что нашла вас – ту, которая открывает эту дверь со мной.

– Спасибо, для меня это честь.

Глава тридцать восьмая

В ясный и, в общем-то, спокойный весенний день на берегу озера Мичиган дул прохладный ветерок, и Лена обмотала шею шарфом.

– После смерти Каролины у меня возникло ощущение, что больше ничего не осталось. Что еще могло произойти? Был ли вообще смысл жить дальше? Тем не менее я каждое утро вставала и шла дальше вместе с другими женщинами – рабынями на текстильной фабрике. Откуда-то я черпала внутренние силы, чтобы выжить.

Жизнь в Паршнице была трудной во всех смыслах. По утрам и вечерам суп. Хлеб дважды в неделю. Можно было съесть всю порцию сразу, можно растянуть на неделю – для голодного человека решение было очень непростым. На ночь нас загоняли в бараки, битком набитые людьми.

Несколько месяцев я страдала глубочайшей депрессией. Я потеряла всех: семью, Каролину, Мюриэль, малышек… Каждое утро я просыпалась, каждый вечер ложилась спать – дни тянулись тягостной чередой. Единственное разнообразие – в одежде, которую мы должны были шить. Иногда мы шили одежду для концлагерей, временами – форму для солдат вермахта, а бывало, что и гражданские рубашки, платья, юбки.

Лагерь был обнесен забором с колючей проволокой, через определенные промежутки стояли сторожевые вышки, но на Освенцим это совсем не было похоже. Мы могли свободно перемещаться по лагерю, даже гулять вдоль забора. Время от времени по дороге проходили местные жители, чехи. Иногда даже проезжали на велосипедах дети. Они останавливались и разговаривали с нами. Местные оказались очень добрыми людьми. Бывало, они приносили немного фруктов, головку сыра и бросали нам через забор.

У некоторых из нас оставалось немного денег. Я тоже приехала в лагерь с деньгами, которые спрятала в туфли под стельку. Когда надсмотрщики не видели, у детей, которые быстро освоили торговлю на «черном рынке», можно было купить даже кусочек мяса.